- Какое твое любимое число, Кёя-кун?
Голос у Мукуро хрипловато-сонный, от ресниц на щеках – длинные тени.
Хибари отвечает, не открывая глаз:
- Восемьдесят три. – Первое, что пришло в голову.
Мукуро улыбается – так же лениво, как говорил до этого, и Кёя чувствует это. От улыбки легкая дрожь по всему телу; Мукуро невесомо скользит кончиками пальцев по животу Хибари и касается губами его виска.

На следующий день кто-то требовательно стучит в дверь. Кёя открывает, прижимая к рукам тонфа – на всякий случай, и видит на пороге щуплого парня-курьера с бесконечно печальным взглядом.
- Распишитесь, - просит он. Хибари ставит галочку на протянутом листке бумаги.
Гостиная оказывается усыпанной розами. Кёя берет в руки одну и мгновенно царапает палец о шип.
Хибари не нужно пересчитывать, он знает наверняка – цветов здесь восемьдесят три штуки.

Хибари вообще глубоко наплевать на всё и всех. Он самодостаточен ровно настолько, чтобы игнорировать любое живое существо вокруг; и горделив ровно настолько, чтобы, утолив жажду мести, забыть о ней раз и навсегда.
Хибари не снятся сны. Вместо этого по ночам он видит гнетущую темноту, мрак – пугающий или, напротив, умиротворяющий. Если второе – он спит всю ночь, бездумно глядя закрытыми глазами в бесконечность, может быть, даже улыбается, ведь это так прекрасно, когда ничего нет. А если первое… если первое, он просыпается среди ночи, судорожно сжимая пальцами край подушки. Он ничего не видел, впрочем, как обычно, но из темноты к нему тянулся ужас, материальный и живой, дышащий, с теплой кровью, текущей по венам. Хибари стыдился бы своих кошмаров, если бы вообще знал, что это такое – стыд.
Кошмары выматывают. Но Кёя знает, к кому идти после очередной бессонной ночи.
Теплые пальцы касаются висков, Хибари подается чуть вперед, прислоняясь лбом к шершавой ткани рукава. Ладони скользят дальше, к затылку, ногти слегка царапают шею, впрочем, Мукуро часто позволяет себе чуть больше, чем следовало бы. Но Кёе, в общем-то, наплевать: главное, боль проходит.
Ледяные объятия ужаса отпускают почти сразу – Мукуро играючи освобождает Хибари от кошмаров. Всего несколько движений, и больше нет ничего. До следующей ночи.
- Я могу показать тебе сны, - шепчет Мукуро. Кёя чувствует его теплое дыхание около своего уха, чувствует, что еще чуть-чуть – и железная воля не выдержит. Вместе с монстром из страшных снов тает монстр внутри Хибари, тот, которого он выращивал внутри себя всю жизнь.
- Не стоит, - громко отвечает Кёя. Его голос рушит иллюзию вокруг них, сонное оцепенение пропадает. Мукуро улыбается с сожалением, проводит кончиками пальцев по щеке Хибари.
- Как знаешь.
Улыбка у Мукуро надломленная, немного усталая, но очень теплая. Bокруг него вообще все очень теплое, и именно это пугает Кёю. Он боится быть прирученным, боится своего желания остаться здесь с цветными снами и тихим голосом Мукуро.
Поэтому Хибари неловко встает, пошатываясь от внезапной слабости, и уходит. Не прощаясь, не благодаря. Гордость и невежливость тут не при чем – просто каждый из них знает, что это не последняя их встреча.

Жарко, душно и пахнет кровью.
Бельфегор заливается безумным смехом, откинув назад голову. Бледную тонкую кожу разрезает нож, кровь везде, повсюду, разливается, затекает в рот. Такая сладкая, такая знакомая – этот привкус на языке, как тогда, двадцать лет назад. Истерика накатывает волнами, Бельфегор принимает ее, как самое родное существо на свете, а она сдавливает ребра, жмется, сворачивается в груди колючим комком – чтобы через мгновения развернуться в полную силу.
Горячее тело сверху – сводит с ума едва ли не сильнее вкуса крови. Бельфегор не видит – черная лента больно натирает переносицу, но на зрение наплевать. Зачем оно, когда принц и так прекрасно знает каждый изгиб, как будто не было разлуки, как будто смерти слишком мало для этого.
Бельфегор задыхается, бьется в истерике. Каждое движение – как просьба, как беззвучный крик.
Сиэль смеется, не так, как брат – с горечью, смеется и целует, а Бельфегор стонет ему в рот, чувствуя кожей шероховатые узоры шрамов. Он сам их оставил, впрочем, даже не подозревая, что кровавое месиво когда-нибудь в них превратится. Ведь смертельные раны не становятся шрамами, так?.. Хотя, здесь и сейчас логика отступает назад, уступая место безумию.
- Смотри, брат. – Голос срывается, слова путаются. – Смотри, это же моя кровь…
Сиэль не отвечает, только улыбается – криво и надломлено, целует острые ключицы. За языком скользит нож, оставляя кровавые росчерки, и Бельфегор стонет от боли, как от наслаждения.
Повязка сползает: зрачки у принца суженные, радужка почти бесцветная. Сиэль давит ножом сильнее, точно повторяя рисунок своих собственных ран. Они же близнецы. Они должны быть похожи – даже в таких мелочах.
Бельфегор притягивает его к себе, целует неистово и жадно, но рука не останавливается, чертя узор вслепую. Сиэль хорошо помнит его, еще бы, он столько ночей провел, рассматривая подарок брата и упиваясь своей собственной ненавистью.
А от ненависти до любви – один шаг. Даже если это шаг в пустоту.

- Сиэль!
Детский крик разрезал мрачную, густую тишину дворца, отразился от стен и заглох, запутавшись в коридорах. Раздался топот ног – эхо от него напугало присевшую на подоконник птицу. Тонкий, с надрывом голос произнес:
- Сиэль! Ну где же ты?
- Я здесь, братец. У меня для тебя кое-что есть.
В зал, держась за стену, вышел худенький маленький ребенок – поначалу непонятно было, какого он пола. Короткие светлые волосы, челка, касавшаяся кончика носа, светло-сиреневая пижама – няня будет очень ругаться, если заметит, что Бельфегор в ней разгуливал по дворцу. Впрочем, юному принцу уже тогда было все равно.
В другом конце зала на троне сидел еще один мальчик – точная копия первого. Те же светлые волосы – правда, пожалуй, на пару сантиметров длиннее, та же челка, скрывающая глаза. Сиэль с ногами забрался на вычурное, позолоченное кресло, пачкая туфлями бархатную обивку. В руках мальчик держал красивую коробочку с маленьким бантиком сверху.
- Иди сюда, Бель, смотри, что у меня…
Бельфегор поколебался пару секунд. Детская доверчивость боролась в нем с тихой, но отчаянной ненавистью к брату, - пока еще в терминальной стадии, но грозящей в любой момент перерасти из вялой искорки в лесной пожар.
Он родился всего лишь на несколько минут раньше, и этими несколькими минутами успел к чертям собачьим уничтожить все будущее Бельфегора. Ему досталось по полной программе: Сиэль был вундеркиндом, гениальным ребенком, будущим наследником, который действительно способен свершить что-нибудь феерическое, перестроить страну полностью, в лучшую или худшую сторону…
Бельфегору же не досталось ничего.
И Сиэль, прекрасно понимая это, еще сильнее давил на все слабые места брата, унижал его, уничтожал его.
- Да… я иду, - негромко сказал Бель. Эхо подхватило его слова и разбросало их по огромному залу.
Звук шагов совпадал с ударами сердца; Бельфегор шепотом считал их до тех пор, пока ему в лицо не ткнулась изукрашенная коробочка.
- Красивая… - вырвалось у принца. Очередное оцепенение, дрожащие руки взяли тяжелый подарок. Бель попытался открыть его на весу, но не вышло: пришлось сесть на ступеньки около трона, положить коробку на колени и начать возиться с лентами.
Наконец, крышечка поддалась. Принц аккуратно отодвинул ее и… вскрикнул от ужаса и неожиданности.
На дне, влажно ворочаясь, скользя, склизко шевелясь, ползали мелкие белые опарыши, отвратительные до такой степени, что маленького Бельфегора едва не стошнило.
Рядом бесшумно присел Сиэль, криво и торжествующе ухмыляясь.
- А теперь ешь. – В бок Бельфегора ткнулась тонкая серебряная вилочка.